Он еще долго и нудно распространялся о красотах северного берега. Сначала Джон только удивился, потом его возмутила неделикатность старика. Возможно они и правы, предполагая, что он убил свою жену, но лишний голос — это лишний голос, так что не надо быть особенно щепетильным.

Прежде чем он успел что-то сказать, мистер Кейри закончил:

— Так что я хочу, чтобы вы знали, что мы на вас рассчитываем.

И повесил трубку.

Джон прошел в холл и сел на диван. Не было ни негодования, ни возмущения, а только полнейшее равнодушие, апатия. Он понимал, что такое пораженческое настроение, чувство обреченности, были страшно опасны. Деревня наметила его в качестве жертвы, и он вроде бы смирился с отведенной ролью. Вокруг него все туже и туже стягивалась сеть. Сначала чемодан, теперь эти джинсы...

Может быть сесть в машину и удрать, пока не поздно?

И тут же в нем с новой силой вспыхнул гнев, прогнав апатию. Они хотят, чтобы он бежал? Да, потому что бегство подтвердило бы его вину. И тогда они имели бы полное право начать на него охоту. Почему он разрешает им внушать себе чувство вины в том, к чему он не причастен? Он ничего не сделал. И нет никаких оснований их бояться. Рано или поздно правда выяснится. Смеется тот, кто смеется последний. Так что, Стив Риттер, рано торжествовать победу. Митинг? Вот и хорошо, не надо прятаться от людей. Поезжай туда!

Снова зазвонил телефон.

Он взял трубку почти с легким сердцем:

— Джон?

Говорила Викки. Ее негромкий спокойный голос вселил в него еще большее чувство уверенности.

— Я вся киплю от негодования. Случайно услышала разговор свекра с вами по телефону. Он пытался уговорить вас сегодня отправиться на митинг, да?

— Да, он мне звонил.

— Просто не нахожу слов, чтобы выразить свое возмущение. Дело, конечно, в том, что он помешался на этом своем озере. Ему и в голову не приходит задумываться о состоянии других людей. Джон, я прошу извинения от имени всей нашей семьи. Конечно, вы не должны обращать внимания ни на какие его разговоры.

— Я поеду на митинг,— сказал Джон, придя к окончательному решению.

Он услышал, как она тихонько ойкнула от изумления.

— Но... но вы представляете их настроение? Что они болтают в деревне? Что...

— Все знаю. И именно поэтому еду. Мне нечего скрывать. Почему я должен вести себя как трус?

— Но... великий Боже, неужели вы и правда хотите противоборствовать им?

— Постараюсь...

— Да. Понимаю. Ну что ж, с Богом. Вам, быть может, понадобится наша поддержка...

Джон почувствовал необычайную радость и благодарность.

— Но, Викки, что скажет Бред?

— Не глупите, дорогой. Раз уж вы решили ехать, то Бред не захотел бы отпустить вас одного, точно так же, как и я. Приезжайте немедленно сюда. Мы перекусим немного, потом поедем.

Он принял душ, переоделся и отправился к Кейри. Удивительно, как быстро он опять обрел душевное равновесие. Ни Бред, ни Викки, не пытались высказывать ему сочувствия — просто вели себя самым обычным образом, а это помогло Джону обрести уверенность в себе.

Бред налил ему мартини, они посидели немного на открытой веранде, любуясь зеркальной гладью озера. Потом пошли обедать.

Джон не сомневался, что главную скрипку тут играла ВиКки. В Бреде было слишком много от его отца, чтобы он мог проявить такую чуткость и душевное благородство.

Они пили кофе в холле, когда до них донесся голос:

— Дорогие, вы готовы?

В комнату влетела Роз Мерленд:

— Нельзя терять ни минуты, что скажет папа Кейри, если его испытанные борцы...

Она увидела Джона. Не закончив фразу, она замерла на месте, глядя на него со смесью удивления и чисто театрального негодования.

Потом она попятилась назад, что было просто комично.

Джон поднялся с места:

— Очень сожалею, если вы планировали ехать вместе с Мерлендами...

У Бреда был несчастный вид.

Викки быстро сказала:

— Что за глупости. Мы ничего не планировали. Они заехали по дороге. Что за нелепая женщина.

Они неторопливо допили свой кофе.

Часы показывали начало девятого. Бред поставил чашку на стол и, избегая смотреть на Джона, спросил:

— Вы собираетесь ехать, Джон?

— Это самое правильное.

— О’кей, тогда мы едем с вами.

Он повернулся к Викки:

— Готова, дорогая?

Они въехали в деревню. Сгущались сумерки, кругом слышались громкие голоса, смех. Только улица была более оживленной, чем всегда, да машины выстроились длинной вереницей по обочине до самой церкви.

Кейри и Джон поставили свою машину довольно далеко и двинулись пешком к залу собраний.

И однако же, по мере того, как они приближались к главному входу, Джон почувствовал, как нарастает напряжение в нем самом, и в Кейри. Неожиданно посреди улицы Джон увидел высокого человека в полицейской форме. Стив Риттер... Они втроем подошли почти к самому входу. Бред шел на пару шагов впереди. Какой-то человек, рассказывающий что-то веселое кружку внимательных слушателей, окликнул его:

— Эй, Бред, как...

И тут он увидел Джона. Он замолчал, остальные уставились на него. Бессознательно, действуя точно так же, как те парни на лугу, они придвинулись один к другому, образовав полукруг. Их напряжение, как по закону цепной реакции, передалось всем собравшимся у входа. Постепенно все смолкло, слышно было только шуршание ног людей, приближающихся к ним. И вдруг совсем рядом кто-то ахнул, взвизгнул, раздались шепотки:

— Это он...

— Смотрите, это мистер Гамильтон.

— Мистер Гамильтон... Гамильтон...

Все это продолжалось не более секунды. Бред все еще находился впереди. Викки стояла рядом с Джоном. Бред невозмутимо двинулся, вперед, и люди расступились перед ним, уступая дорогу.

— Гамильтон... Гамильтон...

Бред быстро взглянул на Джона и пробормотал:

— Возможно, лучше было бы не ездить, а?

— Все о’кей,— ответил Джон.

— Да,— подтвердила Викки.

Они прошли через дверь и очутились в ярко освещенном зале.

 Глава 13

В первый момент Джон увидел весь зал в мельчайших подробностях. Все выглядело как в кинофильме.

Противники нововведений, во главе с Джорджем Кейри и Мерлендами собрались с одной стороны, их оппоненты — с противоположной.

Зал все больше и больше заполнялся. Джон оказался прижатым к какой-то девице, которая прислонилась к одной из колонн. При виде Джона, глаза ее раскрылись от удивления, она тихо ахнула.

И сразу же все повернулись в его сторону. Наступила мертвая тишина, в которой раздавался монотонный голос местного клерка, ратующего за выгоды создания новостроек. Преисполненный важности возложенной на него миссии, старичок ничего не замечал. Он уставился в свои бумаги, и в наступившей тишине его голос звучал неестественно громко. Но наконец и до него дошло, что происходит что-то необычное.

Он поднял голову, чтобы увидеть источник предполагаемых нарушений. И увидел Джона. Челюсть у него отвисла, глаза приобрели то же выражение, что и у остальных жителей Стоунвилла.

Джон прекрасно понимал нависшую над ним опасность, но абсолютно ничего не боялся, потому что презирал всех этих людей за узость, ограниченность их мышления, за их серость, за то, что они ненавидели его, потому что по их мнению, он был — «ненормальный художник».

Опомнившись, клерк постучал по кафедре молотком, призывая, к тишине и намереваясь продолжать свою речь. Но не успел он открыть рот, как откуда-то из двери раздался мужской голос:

— У меня есть вопрос. Где миссис Гамильтон?

И тут поднялась буря:

— Где миссис Гамильтон?

— Где она?

— Где миссис Гамильтон?

Но вскоре и эти выкрики потонули в общем реве голосов. Напрасно блюстители порядка пытались восстановить тишину, люди не помнили себя от ярости, размахивали кулаками, топали, свистели, орали.

Джон взглянул на Викки и Бреда. У последнего лицо приобрело землистый оттенок. Викки же, почувствовав на себе его взгляд, улыбнулась, стараясь подбодрить. И это помогло. Точно так же как и новое для него чувство презрения к безмозглой толпе. С ними он может справиться. В этом он не сомневался.